Газета «Новости медицины и фармации» №4 (648), 2018
Вернуться к номеру
Книга врача и о врачах
Разделы: Справочник специалиста
Версия для печати
/u/9-1.jpg)
Странные, горькие сны. В зоне, среди храпа пятидесяти шести тел в секции барака, ко мне приходили прежде знакомые девушки и… филармония.
Издали, из совершенно другого мира, я видел лица постоянных, «абонементных» любителей музыки, всегда сидевших в пятом ряду, слушал Рихтера и Ростроповича. До этого, в своей киевской жизни, я действительно имел счастье слушать их.
Много позже, уйдя в ссылку и через три года вернувшись во все еще советский, враждебный мне Киев, я почти еженощно прятал от шмона ксивы. Где была каллиграфическим почерком размещена информация, предназначенная для читателей самиздата и тамиздата. Горькие, страшные это были сны. Со временем они потускнели, исчезли.
В последние годы я все чаще по ночам ухожу в свою юность. В прочитанные тогда книги о врачах, боровшихся с эпидемиями чумы и холеры, о первых опытах вакцинирования людей, о славном путешественнике и враче Бомбаре, ставившем на самом себе эксперимент по выживанию в океане. О великолепном органисте Швейцере, в зрелые годы ставшем врачом и поселившемся в глубине Африки в деревне Ламбарене. Чем хуже, мрачнее обстоят дела в нашей системе медицины, тем чаще ко мне приходят во сне доктор Хавкин, Илья Мечников, растерзанные русскими крестьянами врачи, пытавшиеся остановить эпидемию холеры в диких углах Руси.
Совсем недавно, вспоминая утром осколки пережитого во сне, я вспомнил другое, мною прежде виденное. Вспомнил, как резко отличались мои советские учителя от нынешней братии с купленными диссертациями и приобретенными там же, на рынке, высокими академическими регалиями. Да, я очень не любил советскую власть, у меня были на то весомые причины… Но я помню и другое. Помню других, давно ушедших в мир иной.
Профессор Спиров, ответивший молодым студенткам на приглашение посетить вместе театр: «Увы, это невозможно, я регулярно посещаю другой театр, анатомический!» Разумеется, он, дореволюционного воспитания интеллигент, часто бывал в театре. И еще, скромно поднимаясь для выступления на конференциях и диссертационных защитах, блестяще произносил речи на латинском языке.
Присутствующие советские профессора ему горячо аплодировали, но никто не знал, о чем же говорил согбенный старик, родоначальник украинской анатомической школы.
Профессор Зазыбин, гистолог, страстно увлекавшийся историей и архитектурой Древнего Египта. Остроумный, ироничный человек, знавший несколько иностранных языков. Позволявший себе публично осаживать глупых и необразованных коллег.
Великолепная немолодая красавица Катерина Танцюра, преподававшая свой скорбный, совсем не поэтический предмет — патологическую анатомию, завораживая студентов своим интеллектом, стихами Ахматовой, сонетами Шекспира. Поэзия — и вскрытие трупа, поиск причины смерти, нестерпимо тяжелый запах…
Скромный и не очень коммуникабельный профессор микробиологии Сергей Степанович Дяченко, единственный читавший лекции на украинском языке.
А времена уже были суровые: оголтелая русификация, аресты «украинских буржуазных националистов». Всегда начинал свои лекции добрым, лирическим стихотворением. Своим.
Великолепный и слегка циничный профессор психиатрии Яков Павлович Фрумкин. Знаток старой английской и французской литературы. Однажды, зайдя в букинистический магазин, я увидел, как он покупает старое издание «Опытов» Монтеня в оригинале. В юности он создал архитектурный проект, признанный серьезными специалистами превосходным.
Милая, как-то мягко, по-доброму состарившаяся профессор неврологии Динабург, светило киевской медицины. Регулярно посещавшая лучшие музыкальные вечера в филармонии. Блестящий врач, не стеснявшаяся спокойно, без унизительных слов отменять неправильные диагнозы и ошибочное лечение, предложенное другими профессорами. Однажды она отчитала коллегу такими словами: «Дорогой мой, в медицине нужно пользоваться не только знаниями из студенческих учебников. Необходимо думать и чувствовать. Советую вам, коллега, хотя бы иногда посещать концерты в филармонии и выставки живописи в киевских музеях, поверьте, это поможет вам лучше понимать больного. Мы же с вами невропатологи…»
Всегда строго одетый и собранный «в кулак» блестящий преподаватель биологии и остроумец Дон Ильич Генин. Сын врачей, он не имел права как буржуй по происхождению получить университетское образование на родине победившей пролетарской революции. Работал трамвайщиком, ремонтировал вагоны. Успел побывать в сталинских застенках. В конце концов закончил биофак… Знал немецкий и английский языки, боготворил австрийского прозаика Артура Шницлера. В семидесятые уехал в США, там, в Нью-Йорке, всегда участвовал в демонстрациях в защиту советских политических узников. Обычно во время демонстрации нес плакат с фотографией и надписью: «Свободу Семену Глузману!»
И, наконец, самый популярный киевский педиатр Давид Лазаревич Сигалов. Гроза мам, кутающих в много–численные одеяла своих болеющих детей. Страстно любивший живопись и музыку. Одинокий собиратель картин, завещавший все свои сокровища киевскому музею.
Когда я вернулся в Киев, отбыв десять лет лагерей и сибирской ссылки, спустя год мне удалось вернуться к врачебной практике по высочайшему повелению кремлевского небожителя Андропова. Психиатрия тогда была для меня закрыта, и я стал педиатром. Однажды в ординаторской ко мне подсел престарелый Сигалов, с трудом ходивший, плохо слышавший, но почти ежедневно бывавший в клинике, где он работал много десятилетий. Разумеется, я узнал его сразу, но не делал попытки восстановить филармоническое знакомство.
Меня боялись, за мной следили, парторг кафедры лично присматривал за мной. Сигалов не побоялся. Он знал обо мне много. Знал и моего друга Виктора Платоновича Некрасова, вынужденного КГБ эмигрировать во Францию. Сидя рядом, тихо и печально старый врач рассказал мне, что перед отъездом из страны Некрасов попросил осмотреть его, Сигалова, коллекцию. Медленно, впитывая в себя каждую картину, понимая, что больше никогда не увидит это, Некрасов два или три часа перемещался по сравнительно небольшой профессорской квартире, заполненной шедеврами русской и украинской живописи.
Сегодня, на фоне происходящего в нашем Минздраве и вокруг него, все чаще думаю об интеллектуальной пустоте, активно заполняющей медицинские аудитории моей страны. Да, следование принципам доказательной медицины, да, неуклонное соблюдение стандартов лечения (эх, если бы…), но этого недостаточно. Врач обязан не только знать, но и думать. Врач обязан быть интеллигентным человеком. Увы, зияющая пустота.
И вдруг — КНИГА! Книга врача и о врачах. Захватывающе написанная книга умного, начитанного человека, любящего историю своей профессии. Книга моего молодого современника, изданная сегодня. Удивительная книга с совсем не завлекательным названием: «Врачебные ошибки и врачебные девиации». Автор — незнакомый мне Алексей Сиделковский, невролог по профессии.
Читаю эту книгу медленно, уже второй раз, отложив действительно важные для меня дела. Именно благодаря этой книге я решился вернуть из далекого прошлого давно ушедших в мир иной коллег. Были ли они членами КПСС? По-видимому, были. Иначе трудно было сделать карьеру.
А сегодня… Был бы я министром, ввел бы эту книгу в список обязательной для студента-медика литературы. Впрочем, и у меня бы не получилось: книга написана и издана на русском языке.
С.Ф. Глузман
Читайте в следующем номере газеты